Петр Шелохонов

Личные фотографии

Золотой мальчик

Валентина Дулова,
Заслуженный работник культуры России

Воспоминания о моем любимом артисте, о человеке повлиявшем на всю мою судьбу, я начинала несколько раз - то как письмо брату, то как заветные записи в дневнике, но, начав, останавливалась, потом продолжала и опять откладывала... оттого, что хочу, но не знаю, как рассказать о нем. Не знаю, как рассказать о детстве, о юности, о первом сильном и чистом чувстве... , о мужчине моей мечты, на которого я потом равняла всех остальных... И теперь, когда его уже нет, я снова и снова делаю попытку записать неуловимое, остановить мгновение, сберечь и подарить его другим...

Мне было 11 лет. Я жила у тети Люси в Луге, под Ленинградом. Она была не замужем и в городке маленьком заметная, все-таки главный инженер фабрики «Скороход». Инженер на выданьи. Смотрели на меня, сравнивали с ней, судачили. А один незатейливый жених, чин из райкома, даже отважился: «Людмила, - говорит – я и с дочкой возьму» и кашлянул, и галстук поправил. А она весело смеялась, запрокидывая кудрявую голову.
Но появился дядя Петя. Он приносил пластинки, и они танцевали танго... «Бесаме, бесаме мучо...» . Крутилась пластинка, я пряталась за радиолу, и во все глаза смотрела на него и на нее... Ах, какая пара! Как они танцевали! Моя кудрявая тетка и этот молодой моряк в черных брюках-клеш, с синими глазами, высокий и стройный, с военной выправкой...дядя Петя. Так я и запомнила с детской определенностью – это герой! С глазами, синими, как море... Тогда все пели: «Самое синее в мире Черное море мое, Черное море мое...» модная песня была. И еще у героя был аккордеон! Трофейный, немецкий, красоты необыкновенной – весь так и сиял перламутром. Ах, как он играл на своем аккордеоне! Играл и пел, глядя на мою тетку влюбленными глазами, пел для нее и танго и романсы: «Ты прекраснее всех роз... ты цветок моей души...» Глаза его сияли, моя молодая тетка радостно смеялась... Наверное это и было счастье...

Он был чуть моложе моей тетки на выданьи. Моряк, который умел петь, танцевать, читать стихи со сцены, и мечтал стать артистом... Куда же со всеми этими талантами деваться в маленьком городке под Ленинградом? И он стал директором дворца культуры. «Дворец», говорили все. Обшарпанный такой дворец был, эпохи соцреализма, с треугольным тяжелым фронтоном и портиком из облупленных колонн, похожих на ноги старого больного слона.
В народе дворец назывался «Промка», то есть от промкооперации. А дядя Петя все силы приложил, чтобы превратить «Промку» в настоящий театр - он приглашал настоящих артистов из Ленинграда. Где-то в Ленинграде у него была комната, и они с теткой уезжали в большой город, где большие дома и по улицам едут троллейбусы полные людей, и все театры – настоящие, и в театрах выступают настоящие артисты. Дядя Петя там с ними договаривался и настоящие артисты приезжали к нам во «Дворец». Тетка мне говорила «беги к дяде Пете, он тебе даст контрамарку». Так и говорила «контрамарку», а теперь говорят «пропуск» ... По-моему «контрамарка» лучше, театральнее, загадочнее. Пропуск может быть куда угодно, а « контрамарка» - только в театр.

Театр! О, это было потрясение... Первая боль сострадания и мир реальнее реального..., в котором и жила я потом долго, очень долго... всю жизнь. А тогда - плакала на сцене Арбузовская Таня – невероятная, волшебная Алиса Фрейндлих и в предчувствии будущих еще бед и обманов плакала навзрыд, спрятавшись за спинки театральных кресел, маленькая я. Спасибо, милый дядя Петя... Спасибо, Алиса Бруновна, спасибо, Арбузов, спасибо, театр, который обращен был к душе и сердцу.

Еще примета времени – помню майский праздник, весна, много света и солнца, много флагов и шаров и бумажных белых цветочков, привязанных к веточкам. Праздник везде... и во «Дворце» ... Дядя Петя на сцене. Он поет куплеты, а куплеты сатирические, каждый кончается тем, что чтобы разделаться с недостатками «нужна хорошая советская метла», - и в руках у него действительно метла, и в конце каждого куплета на словах «нужна хорошая» - взмах метлой – «советская» - второй взмах – «метла» - третий. Так мой дядя Петя боролся... За что и с кем... ?
Он, как и все вокруг нас тогда, был добрый и наивный, простой, чистый, честный человек. Он жил «в неведеньи счастливом», он еще верил в обещанное светлое будущее, как многие тогда, как большинство. Такими же были и мои родители, и тетя Люся, и вся родня моего отца. Поэтому приехали, увидели и полюбили этого хорошего парня, Петю, и сказали моей тете Люсе – «Хороший человек. Мы его выучим (оба ее брата - профессора, доктора наук). Выходи Люся за него». А вскоре они и свадьбу сыграли.

Мне было 12 лет, когда у них родился сын. Тетка родила славного мальчика и была такая счастливая... Дядя Петя от радости танцевал вокруг роддома, что в Александро-Невской Лавре. Мальчика назвали Сева, Всеволод, в честь моего дяди. К нему, к дяде Лоде (Всеволоду), старшему брату моего отца, они втроем и приехали в Иркутск годом позже, когда мне было уже 13 лет. Я брала на руки годовалого Севочку, и в памяти снова звучала музыка - то волшебное танго: «Бесаме, бесаме мучо...».

Дяде Пете прочили хорошую работу и учебу в университете. Но он хотел в театр. В театр и ничего другого. Театр в Иркутске тогда был очень сильный. Были известные режиссеры, знаменитые провинциальные актеры, лауреаты. Не просто и попасть было в труппу без специального образования - сначала помогли, а там уж не стыдно было – гордились дядей Петей. Начав рабочим сцены, очень скоро он стал играть самые разные роли, потом окончил студию при театре, и в кассах уже спрашивали: «А Шелохонов играет?» Зритель шел, как сейчас говорят, на имя.
Я училась в старших классах, писала смешные девические стихи, ходила во все кружки дома пионеров (о, простите – «дворца», конечно же «Дворца» пионеров – он был похож именно на дворец – с башенками, витражами, мраморными лестницами, ведь строили-то богатые сибирские купцы – золотопромышленники; они же строили и уникальное здание Иркутского драматического театра.)

В театр – непременно – это только там настоящая жизнь, настоящая любовь, настоящая радость и настоящее горе – все настоящее. Помню студийные спектакли, в которых играл мой дядя Петя. Он был старше своих однокурсников, серьезнее. Он отличался от всех – в нем была тайна.... На него хотелось смотреть. Он выходил на сцену и что-то менялось, он приносил с собой атмосферу живой эмоции, или, как сказали бы сейчас – мощное энергетическое поле. У Арсения Тарковского очень верно про это: «сценической чуши магический ток находит, как свист соловьиный, и пробует волю твою на зубок...»

Я ходила по многу раз на одни и те же спектакли, туда, куда пускали – от первого ряда партера – до последнего ряда на галерке – оттуда можно было в темноте сползти к барьеру, и, сидя на крутой лестнице смотреть на маленьких людей внизу, на сцене, которые священнодействовали, метались по сцене в свете прожекторов, как бабочки вокруг лампы... и обжигали меня... Они были из другой жизни – яркой и загадочной... Но многие актеры, снимая сценические костюмы и стирая грим с лица, становились обычными, земными, доступными Люсями, Володями, Сашами...
А он оставался тайной – не говорил громко, смотрел внимательно, чуть даже пристально и чуть-чуть исподлобья... А как он улыбался! Я потом встречала молодых актеров, работавших когда-то с дядей Петей, которые вольно или невольно подражали ему, перенимали его стиль, такой необыкновенно заразительной была сила его обаяния.
Он тогда уже работал в современной манере. Ещё только начинался «Современник» и зритель ещё лил слёзы на старых спектаклях МХАТа и женщины падали в обмороки, когда помпезная Тарасова задушенным голосом кричала «Гриша мой!» красавцу Вербицкому в роли Незнамова, когда были ещё старые мастера - Кторов, Прудкин, Станицын, Ливанов, Степанова, Андровская и ещё длинный ряд МХАТовских неповторимых, непревзойдённых, незабываемых… Но начинался новый театр, который обиженные старики называли «бормотальным реализмом»… Театру этого поколения уже посвящены многие тома, да и каждый из соратников Олега Ефремова - особая страница театральной летописи. У каждого поколения - своя правда... Недолгая...

Дядя Петя, Пётр Илларионович Шелохонов очень тонко чувствовал время, его органику. Он понимал, какая степень правды сценического существования нужна сегодня, чтобы самые современные зрители доверяли тебе. Не оглушать голосом, не эпатировать эмоцией, а вовлечь зрителя в тонкую структуру переживаний образа и добиться истинного сострадания. Он был настоящий мастер. Зрители доверяли ему, что бы он ни играл. И в каждой роли были такие моменты истины, которые остались в памяти навсегда. Вот строитель Братской ГЭС - лихой отчаянный парень Виктор из «Иркутской истории» - столько отчаяния и силы в его залихватском танце, сколько выразительности в жизни его рук, живых и говорящих - то они пытаются взлететь, то бессильно падают вниз, то раскидываются в стороны, пытаясь вернуть улетающее чувство. Какие глубокие и умные переживания у этого простого парня… , какими картонными и игрушечными кажутся герои современных сериалов, жизнь которых не стоит ничего… Бесконечные выстрелы, страшилки, «бабло», «базар», фальшивая героика с убогим сантиментом, все в перемежку с … глупеет мир?..
В спектакле по пьесе Штейна «Океан» он играл две роли: сначала капитана Платонова, потом любимую - Часовникова. Серьёзный, красивый разговор об океане, об офицерах, о чести, о любви. Он был как-то особенно красив и элегантен в морской форме, наверное, сказалась юность, морская служба… Высокая романтика. Как её не хватает сейчас!

Именно тонкое чувство романтики позволило ему сыграть сложнейшую роль Джо Бонапарте в спектакле «Золотой мальчик» по пьесе Клиффорда Одетса. Я смотрела спектакль много раз. В памяти возникают незабываемые «кадры»: вот Джо прощается со своей скрипкой, он играет нежную, печальную мелодию и прекрасно его лицо, и глаза полны непролившихся слёз, он прижимается к своей скрипке, будто целует ее перед расставанием; вот он, уставший после боя, сняв боксёрские перчатки, с недоумением смотрит на свои разбитые в бою руки, на переломанные пальцы, которые уже никогда не смогут играть на любимой скрипке; вот необыкновенная девушка с иноземным именем Лорна (Дина Попова) напрасно ждёт его на мосту… какой отрешённый и всепонимающий у неё взгляд… Я помню, как после этого спектакля выходили зрители - молча, с просветлёнными, печальными лицами…

И ещё много-много ролей, сыгранных в Ленинграде в театре им. Ленсовета, в театре им. Комиссаржевской, в кино, на телевидении. Он везде был разный и он, и не он… Я не берусь писать о каждой его работе, я не театровед. Но покоя мне не даёт эта тайна, которую я не могу определить и которой не знаю названия. За годы работы на сцене я сама пережила неизбежные для активного творческого человека метаморфозы, прошла эволюцию сознания, прошел ее, и мой дядя Петя. Он, деревенский мальчишка, рано потерял мать, рано повзрослел и выжил в ту войну, сформировался без школьных учителей и без страха перед государством, и всегда был самим собой.

Как жаль, что не сохранилась плёнка телеспектакля по повести А.П.Чехова « Три года». Мне кажется, это была его лучшая работа ленинградского периода, и об этом тогда говорили многие. Лаптев - фигура далеко не однозначная… Чего только не написали о герое повести современники: «носитель нравов городского купечества», «Гамлет Замоскворечья». А.М.Скобичевский подвел итог: «…он так и напрашивается на обобщение»… Так написал его Чехов - собственной кровью, так объёмно и многогранно, что каждый узнал в нём что-то своё. Как узнаваем и близок этот путь - от вдохновенной влюблённости, когда Лаптев целует зонтик позабытый Юлией, до горького признания: «У меня такое чувство, как будто наша жизнь уже кончилась, а начинается теперь для нас серая полужизнь». Но этот путь, в три года, полон такой интенсивной внутренней жизни - размышлений, страстей, страданий… Мотивация поступков и выразительные средства в исполнении этой роли Петром Шелохоновым делают её уникальной... и долго, всю жизнь мне помнятся неспокойные руки, виноватая улыбка, умные глаза и тихий мягкий голос... и эта странная соединённость с человеком из совсем другого времени… и желание быть лучше и жить чище и праведнее. Собственно ради этого и живёт и работает настоящий творческий человек. Таким был дядя Петя - настоящим во всём, искренним, нежным, не громким, утонченным. Он знал всё о людях, которых играл, он становился ими, и эта грань была такой тонкой, какая бывает только у немногих мастеров.

А еще он напоминал героя фильма «Полет над гнездом кукушки» - вольнолюбивый, одаренный, независимый и ранимый - таких всегда любил зритель. Мы учились и формировались в 50-е и 60-е, когда повеяло свободой и бунтующая молодежь вызвала волны перемен во всем мире, и даже к нам, за железный занавес проникли новые веяния культуры, новые стили жизни, мода, кино, литература, музыка... Мы узнали, что есть битломания, авангард и постмодерн, но в ответ советская диктатура усилила запреты на всякие проявления независимого творчества и вольного духа.

Артист творит на виду - без зрителя артиста нет. В отличие от композитора, писателя и поэта, которые могут тихо работать «в стол» и ждать возможности опубликоваться, порой прячась за псевдоним, непокорному артисту власти просто не дают работу, не дают ролей, и он либо исчезает без следа, либо принимаает вызов и реализует свой дар даже через убогий материал пропаганды, скучных политкорректных пьес и безликих ролей - такое испытание выдерживают немногие. Для такого творческого подвига необходима серьезная воля и настоящий, большой талант. Такой человек оставляет свой след на земле...

Гаснет свет, стихает шум аплодисментов, спадает суета рекламы, уходят люди... Остается память, фотографии, фильмы ... и новые поколения будут смотреть на его лицо свежим взглядом, и тогда им уже иначе, чем нам, современникам, откроется свет истины. Красота искусства – в «необщем выраженьи». Это - главное в творчестве Шелохонова. Его дар «быть другим» прошел испытание временем. Он был непохож ни на кого при жизни и остался таким навсегда. Даже в самые суровые времена он дарил людям радость, был надежным, веселым, иногда беспечным, всепрощающим, почти безразличным к житейским успехам и советским порядкам. Его внутреннее богатство, духовная свобода, его талант - нечто намного серьезнее и больше, чем просто актерское мастерство, и поэтому многие выдающиеся мастера, ставшие тогда по ряду причин известнее, сегодня благодарно отмечают его творческое влияние, партнерство и дружбу.

За талант, за красоту души, за доброту и щедрость, за все хорошее, что Петр Шелохонов сделал для меня, для партнеров и друзей, для других артистов, и для зрителей, я знаю, его многие любят и помнят с благодарностью.